Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!] - Ричард Штерн

— Ты, конечно, прав, — ответил Келлер, — но именно нам, криминалистам, среди совершивших преступление следует выделить людей с изуродованной судьбой и деформированной психикой. Как, например, Гансик Хесслер.

— Но это не довод, чтобы оставить их в покое, — не уступал Циммерман. — Да, мы не способны справиться с такими гиенами, как Шмельц. Но, устранив таких, как Хесслер, мерзавцев типа Шмельца мы ослабим, изолируем, вызволим их «рабов». И это ты не считаешь достойной работой, а, защитник человеческих слабостей?

Показания фрау Лизелотты, урожденной Майнрад, вдовы Хесслер, вдовы Фризи.

«С Гансиком, моим единственным сыном, трудно было с самого начала. Я забеременела еще незамужней и пришлось выйти за Хесслера. Роды были тяжелыми, я чуть не умерла. Вышла я за отца Гансика не по любви и всегда его терпеть не могла. И нелюбовь моя перешла и на сына. Поэтому я их оставила и переехала в Берлин. Там работала швеей, и жилось мне неплохо, даже могла посылать деньги матери, которая забрала Гансика к себе.

Когда Гансик заканчивал школу, он регулярно меня навещал. На свой день рождения в июле и на Рождество. Во время войны мы как-то встретились все трое — я, Гансик и его отец. Но ничего хорошего из этого не вышло. Гансик отца не любил, и даже когда его расстреляли, сказал:

— Теперь ничто нам не мешает жить наконец вместе! Только ты и я!

Но все было в порядке только до тех пор, пока я не сказала, что собираюсь снова замуж. Он вел себя как ненормальный.

— Ты не можешь так поступать, это предательство!

Я отвечала, что люблю Фризи и что имею право на свою личную жизнь. Но он вдруг заорал:

— За мерзавца, на совести которого мой отец, ты выйти не можешь! Не можешь бросить меня одного!

Но я не уступила и вышла за Фризи. Гансик меня никогда не простил и горько упрекал при каждой встрече. Не буду повторять, что мне доводилось выслушивать. Самые жуткие вещи, которые можно сказать матери.

Потом я его видела лишь однажды. В тот день, когда моего мужа нашли убитым. Гансик ворвался ко мне и, стоя в дверях, орал как безумный:

— Ты ничего не знаешь, а я всегда так тебя любил! А ты меня предала! И бросила одного на всем белом свете!

И исчез…

Никогда больше я его не видела, только получала письма. Всегда ко дню рождения — у меня в июле, как и у него, — и к Рождеству. Но это были странные письма. В конверте со своим адресом я каждый раз находила чистый лист бумаги».

Обитателям Нойемюлештрассе казалось, что после этой ночи на понедельник тишина и покой навечно покинули их квартал, что никогда уже в поздние вечера не вернутся тишина и спокойствие. Улица была полна полицейских машин, и повсюду в тени за ними укрывались вооруженные полицейские.

На тротуаре, тускло освещенном одиноким фонарем, у дома 24 стоял Фельдер, держа в руке тряпичную куклу в человеческий рост. Всем своим видом и одеждой кукла походила на Хорстмана в день его смерти.

Тут же собрались и свидетели трагедии: отставной советник Лаймер с фрау Домбровски и Хелен Фоглер, которую Фельдер пригласил по предложению комиссара Кребса, и даже фрау Зоммер со своим неизменным зонтиком в сопровождении Михельсдорфа.

Рядом с Фельдером, точно по сценарию Циммермана, переминался с ноги на ногу Анатоль Шмельц. Он все никак не мог смириться, что приходится здесь торчать.

— Герр Фельдер, вы мне можете объяснить, чего, собственно, вы ожидаете от моего присутствия?

— Не могу, — ответил Фельдер. — Спросите комиссара Циммермана, когда приедет!

Циммерман действительно через несколько минут появился. Проверив готовность, благодарно кивнул Фельдеру. Шмельца словно и не замечал. Келлер с псом перешли на другую сторону улицы, откуда был лучше обзор.

— Герр Циммерман, — не отставал Шмельц, — вы можете мне наконец объяснить, почему…

— Я все вам объясню позднее. А теперь извольте оставаться на месте!

На минуту раньше условленного времени — в 23.14 — на Нойемюлештрассе появился огромный черный автомобиль. Ехал он с небольшой скоростью и, по приказу Циммермана, с погашенными огнями, приближаясь к Фельдеру, державшему в руках тряпичную куклу, и Шмельцу. Оба они были едва освещены уличным фонарем. За ними в тени деревьев стоял Циммерман.

Мотор машины вдруг взревел. Автомобиль с Хесслером за рулем и лейтенантом Ляйтнером рядом с ним метнулся по улице так, что Фельдер едва успел подбросить куклу и отскочить. И тут огромная, мощная машина, изменив направление, помчалась прямо на Анатоля Шмельца.

Тот машинально и беспомощно закрылся руками. Двинуться с места он не мог — ноги словно приросли к земле. И тут в молниеносном броске Циммерман схватил его и утащил за дерево. Произошло это так быстро, что Шмельц споткнулся и упал прямо в грязную снежную кашу, где и остался лежать, тяжело дыша.

Автомобиль, управляемый Хессрером, едва миновал ствол, который спас Циммермана и Шмельца, перескочив тротуар, пробил забор и с тупым грохотом влетел в стену дома. На землю вокруг посыпались куски стекла и штукатурки.

— Вот он — вот этот зверь! — завопила Зигелинда Зоммер. Фрау Домбровски подтвердила. Инспектор Михельсдорф хранил спокойствие.

— Свет! — приказал Циммерман.

Прожектора шести полицейских машин мгновенно озарили огромный автомобиль, уткнувшийся в стену. Из него вылез Ляйтнер, ощупывая себя и отряхивая осколки стекла. Он был невредим и сердито сощурился против света.

— С вами ничего не случилось? — спросил Циммерман.

— Нет, — ответил Ляйтнер. — Но вот, мне кажется, коллеге фон Готе нужно бы переменить белье!

— А что с Хесслером?

— Ему немного досталось, — спокойно сообщил Ляйтнер. — Нет, при аварии с ним ничего не случилось. Но вот когда он направил машину на вас, пришлось его огреть дубинкой. Он свалился на руль, а я затянул ручной тормоз. Но ничего, сейчас очухается…

— Можете объяснить мне, что Гансик собирался сделать? — с трудом смог спросить Шмельц.

— Прикончить вас, — охотно пояснил Циммерман, — что же еще?

И после этого краткого объяснения комиссар перестал обращать внимание на Шмельца и отошел к Келлеру, стоявшему в полутьме на противоположной стороне улицы.

— Ну, что ты скажешь? Все прошло как по нотам!

— Сыграно первоклассно, — без всякого восторга согласился Келлер. — Я бы сказал, образцовое представление.

— Теперь они оба у нас в руках — хозяин и его покорный слуга!

Циммерман был убежден, что наилучшим образом сделал все, чтобы правда вышла наружу и чтобы на ее основе виновные понесли наказание.

— Тебе ведь удалось разбить вдребезги их многолетнюю поруку, их отношения ревностного слуги и прикрывающего на все глаза трусоватого хозяина. А я довел все до конца. Поставил их в ситуацию, когда речь шла уже об их головах, и тут они сломались. С этой минуты каждый из них будет спасать свою шкуру и топить другого.

— Вполне возможно, что расскажут все, но не исключено, что все же пощадят друг друга. Настолько, чтобы не повредить себе. Во всяком случае, один разоблачит другого. И это в нашем деле, Мартин, самое сложное. Поскольку людские жизни губят не только преступники, но и мы с тобой. Тем, что принуждаем говорить о других правду, уличать их в преступлениях, низости, всякой грязи. И хуже всего, что выхода из этого нет. Пока будет существовать наше общество И его правосудие, ничего другого нам не остается.

Из записок комиссара в отставке Келлера.

«В нашем деле можно надеяться на успех, если только основываться на всесторонне проверенных и неопровержимых доказательствах.

Циммерман знал это и потому сосредоточился на том, где было больше показаний и улик — на вине Хесслера в убийстве Хорстмана. Усилия его не прошли даром. На основании представленных суду доказательств Ганс Хесслер получил пожизненное заключение.

Но то была меньшая часть его цели. Несмотря на все его усилия, на старания сотрудников, на то, что Хесслер, полный ненависти, помогал против Шмельца, привлечь Шмельца к суду так и не удалось.

Хотя все обстоятельства и показания сходились на его вине, доказательства отсутствовали. Анатоль Шмельц не оставлял письменных указаний, не отдавал приказов при третьих лицах, никогда сам не приложил руки к делу. И вот при помощи лучших адвокатов обвинение не было предъявлено ввиду недостатка улик. Такой вот „удар ниже пояса“ по усилиям Циммермана.

Когда же Шмельц отправился в кругосветное путешествие — минуя Грецию, между прочим, — и когда Сузанна Вардайнер, продав все, что унаследовала от мужа, покинула Мюнхен, те, кто в действительности выиграл в конкурентной борьбе — Бургхаузен из „Мюнхенских вечерних вестей“ и Тириш из „Мюнхенского курьера“, — повели переговоры о слиянии своих предприятий. А после их успешного завершения могли, уже никого не опасаясь, продолжать свой бизнес.